Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
ПИГМАЛИОН. Безумно. Смотри, кто это? Очень похожа на тебя, тоже в белоснежной тунике с пурпурными нитями орнамента.
ГАЛАТЕЯ. Я думаю, перед нами Сафо.
АХМАТОВА в маске, в сопровождении Недоброво, звучит ее голос откуда-то сверху::
Целый год ты со мной неразлучен,
А как прежде и весел и юн!
Неужели же ты не измучен
Смутной песней затравленных струн, -
Тех, что прежде, тугие, звенели,
А теперь только стонут слегка,
И моя их терзает без цели
Восковая, сухая рука...
Доктор Дапертутто (Мейерхольд) с арапчатами, которые бросаются апельсинами...
ДОН ЖУАН (Гумилев)
Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелого железного креста!
И лишь когда средь оргии победной
Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,
Испуганный в тиши своих путей,
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.
ГУМИЛЕВ. Все так. Только две последние строки не совсем точны.
ДОН ЖУАН. Кто ты такой?
ГУМИЛЕВ. Твоя тень, или твое изображение в зеркале. Если ты имел женщин, значит, и они имели кое-что от тебя. Просто ты их бросал, прежде чем они обнаруживали последствия.
ДОН ЖУАН. Пожалуй.
ГУМИЛЕВ. И братом может назвать тебя всякий мужчина, с которым ты, ведая о том или нет, распил вино из одной и той же бутылки.
ДОН ЖУАН. О, дьявол!
Две маски - Ольга Высотская и Алиса - следят за Дон Жуаном, узнавая в нем Гумилева.
АЛИСА. Ольга, это ты?
ОЛЬГА. Алиса!
АЛИСА. Куда ты исчезла?
ОЛЬГА. Я, как Чайка у Чехова... Я - Чайка... Не то...
АЛИСА. Боже милосердный!
ОЛЬГА. Все хорошо. У меня растет превосходный малыш. Но это тайна.
Дон Жуан смотрится в зеркало.
ДОН ЖУАН. Кто там?
ГУМИЛЕВ. Это ты - «как лунатик бледный».
ДОН ЖУАН. В него стреляют?
Эхо выстрела со вспышкой света проносится под сводами подвала.
ОЛЬГА. Что это?
АЛИСА. Должно быть, фейерверк.
ОЛЬГА. Нет, это виденье его судьбы.
АХМАТОВА в сопровождении Недоброво... Ее голос:
Верно, мало для счастия надо
Тем, кто нежен и любит светло,
Что ни ревность, ни гнев, ни досада
Молодое не тронут чело.
Тихий, тихий, и ласки не просит,
Только долго глядит на меня
И с улыбкой блаженной выносит
Страшный бред моего забытья.
Два немолодых актера изображают Фауста и Дон Кихота.
СЕРАФИМ. С кем бы мне тут сразиться? А, вижу! (Бросается, обнажая шпагу, на изображение Панталоне на стене.)
ГАВРИЛА. Это всего лишь комический актер, милейший Дон Кихот, как ты да я, да целый свет.
СЕРАФИМ. Допускаю, вы комический актер, доктор Фауст.
ГАВРИЛА. Нет, я трагический актер. Продать душу дьяволу ради познания...
СЕРАФИМ. Ради соблазна вкусить все радости бытия...
ГАВРИЛА. О коих вы понятия не имеете...
СЕРАФИМ. Как не имею? А Дульсинея, дама моего сердца?
ГАВРИЛА. Дульсинея? Нет, только Елена достойна любви и поклонения.
Дон Кихот, обнажая шпагу, бросается на Фауста.
Кузмин в образе «принца эстетов» в цилиндре и с тростью прогуливается в сопровождении двух молодых поэтов. Он тростью вмешивается в поединок Дон Кихота и Фауста.
КУЗМИН. Смотрите-ка! Два самых нелепых образа в мировой литературе, превзошедших в славе всех героев древности...
Высокая фигура в плаще и маске - это тень Князева... Она возникает где-то в вышине и, как птица, опускается на пол прямо перед Галатеей.
ГАЛАТЕЯ. Кто ты? Дух?
КНЯЗЕВ. О, Коломбина!
ГАЛАТЕЯ. Я Галатея. А ты Пьеро?
КНЯЗЕВ. Говоришь, Галатея, а знаешь Пьеро. Ты Коломбина, моя неверная возлюбленная.
ГАЛАТЕЯ. Дьявол!
КНЯЗЕВ. О, нет! (Указывает вдаль.) Там его бал!
И тут проступает бал мертвецов, что замечает Хор девушек и юношей и в тревоге сбегается.
ХОР
При блеске электрических свечей
Прозрачна кожа до костей.
Но жемчуга и бриллианты
Блистательны, как латы
У рыцарей без глаз,
У дам покров - лишь газ.
Иль это сумрак ветхий
Паучьей сетки
Из склепов и могил?
И свет для них не мил,
Когда весь мир - гробница
И жизнь им только снится,
Великолепие в былом
Восходит дивным сном.
ЕВГЕНИЙ. Не бойтесь бала мертвецов! Ведь это синема. Там выход царский...
ТАТА. Пускай красуются преважно.
ЛАРА. Они на нас, как паутина.
ЕВГЕНИЙ. Всего лишь блики света.
ЛАРА. Нас ловят, словно в сети. Не пьют ли нашу кровь?
ЛИКА А мне легко-легко. Взлетаю, как пушинка. И свет я вижу...
ЛАРА. Стой! Тебя уносит смерть. Бал мертвецов - то паутина прошлых лет и дней, былого интерьер из глубин зеркал... Мы здесь у грани бытия земного.
ТАТА. О, Сивилла, что там видишь?
ЛАРА. А Мишу Лозинского я вижу с Данте Алигьери. Поэт ведет его по кругам Ада... А там Чистилище! И свет нездешний Рая...
МАНДЕЛЬШТАМ (с посохом). Смысл виденья ясен.
ГОЛУБАЯ МАСКА. А я?
ЛАРА. Елизавета Юрьевна, не надо.
ГОЛУБАЯ МАСКА. Я не боюсь будущего.
ЛАРА. Матерь Мария, я тебя вижу в огне.
ГОЛУБАЯ МАСКА. В Аду, что ли?
ЛАРА. Всемирной войны.
МАНДЕЛЬШТАМ ( с посохом). Не все ль равно, когда и как, конец один. Не в том поэтов слава. Нет горше смерти - в безвестности времен исчезнуть. Лишь слово - твой удел!
Хор девушек и юношей вереницей кружит, устанавливая границы между маскарадом и балом мертвецов, хотя это в большей мере всего лишь зеркальные отражения маскарадных образов.
ЕВГЕНИЙ. О, нет! Жильцам могил опасно воскресать. Опасно - для живых. Для юных. Мы пляской жизни вытесним всю нежить из теней прошлого...
ЛАРА. На сцену, где жизнь они вновь обретут, как на картинах Серова или Сомова!
ХОР
Мы в жизнь вступаем ныне
В таинственной пустыне
Из наших грез и снов,
И мир пред нами нов.
Мы юность, юность века
И образ хрупкий человека,
А будет новый век,
Каков с ним человек.
Пойдем заре навстречу...
Разверзлись стены, гаснут свечи...
Театр - игра? Нет, жизнь, друзья!
И Елисейские поля,
Элизиум теней и вечность,
Всей жизни этой бесконечность!
Стены и своды исчезают и возникают виды Петербурга с небесами в перистых облаках в сиянии белой ночи. А Хор и хоровод масок словно вступает в карнавальное шествие.
Между тем небеса алеют, как при восходе солнца, а облака на западе пламенеют пурпуром, сгорая в зареве заката.
2006
СОЛНЦЕ ЛЮБВИ
Киноновелла
С первыми титрами возникают виды вокруг Тичфильда, поместья графа Саутгемптона, которые сменяются видами Лондона вдали... Всадник скачет, и мы слышим, как с небес, голос поэта.
УИЛЛ
Кто под звездой счастливою рожден -
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь - источник счастья.
Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел - опала и забвенье.
Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим.
{25}
1
Лондон. Вестминстер. Королева Елизавета и граф Эссекс за столом играют в карты; он молод, но в его облике уже проступает страждущая мужественность, как на его портрете более позднего времени. Королева в платье, как из павлиньих перьев, молодая душой, не замечает своего возраста.
За дверью стоит начальник гвардейцев сэр Уолтер Рали, который вполне может носиться с мыслями из его более позднего письма.
ГОЛОС РАЛИ. Мое сердце повергнуто в пучину отчаяния? «Я, привыкший видеть, как она ездит верхом, подобно Александру, охотится, подобно Диане, ступает по земле, подобно Венере, между тем как легкий ветерок, развевая ее прекрасные волосы, ласкает ими ее ланиты, нежные, как у нимфы; я, привыкший видеть ее порою сидящей в тени, как богиню, порою поющей, как ангел, порою играющей, как Орфей!» Я вынесу все!
